Виталий КНЯЗЕВ
ROCKFUZZ №31.
апрель, 1996г.
-Остап Ибрагимович, там ксендзы
Козлевича охмуряют!
-И давно?
-Давно, давно, самый охмурёж пошёл.
Помнится, в какой-то телепрограмме забавники-ведущие приставали к прохожим, требуя от них произнести перед камерой слово "любовь". В итоге они были очень довольны — их концепция совпала с тенденцией, и передача получилась с искомым результатом — наш народ, кроме нескольких девушек, наотрез отказался произносить это слою.
Почему? Выдвину версию. В армии у меня был один сослуживец, Пашей его звали, который услышав в одном из частных разговоров слово "пюпитр", испуганно и возмущенно округлил глаза. "Что-о-о?" — подозрительно насупился он, чувствуя неладное. "Пюпитр" — повторили ему. По его лицу пробежала волна, губы как-то странно сжались, но искомого звука не вышло. Тренироваться он не рискнул: его лексика включала себя иные звуки и другие слоги: "ху", "пи", "жо" и так далее, для буквы "ю" там не было места. Напрашивается предположение, что в его среде, где он жил до армии, да и в армии — тоже, складывать губы трубочкой было рискованно — могли не так понять. А поскольку наша страна в большинстве своих проявлений уголовная, а порядки в ней, соответственно, лагерно-воровские, таким парням приходится с этим считаться. К тому же, губы трубочкой любила складывать Мерилин Монро, а чем она кончила — все знают.
Итак, со словом, вернее, со слогом "лю" мы
разобрались: складывать губы столь нежным
образом не всякий решится.
Теперь хочется поговорить о другом слоге —
твердом и мужском, о слоге "ро". Отличное
сочетание букв! Хлесткое, конкретное, выпуклое.
Но вы слышали, чтобы кто-нибудь произносил слово
"родина", кроме тех людей, что занимаются
этим профессионально? Но от частого употребления
смысл теряется, поэтому не об этих господах тут
речь. А речь о человеке, которого зовут дядя
Федор. Он сочинял свои песни и играла баяне в
своей группе НОЛЬ до тех пор, пока в пьяном угаре
не зарезал — к счастью, не до смерти — свою
подружку. Хотели его судить, но все обошлось с
минимальными потерями — отправили его в
"дурку" лечиться... Видимо, это в русской
национальной традиции — губить своих подруг,
чтобы продемонстрировать твердость духа. Не
уверен, что Дядя Федор в момент покушения
вспоминал народную песню про Стеньку Разина, но
этот инцидент не разрушил его имиджа, наоборот, к
оному прибавим — Федор окончательно стал
наиболее ярким национальным типом. Пока он
лечился, песни его чудесные, вольные и отрывные
гуляли по эфиру, "подрубая" чувствительные
души и вызывая в них светлую и чистую слезу: "Родина-уродина... А любить
мне больше и нечего"... Как видно, до времени
сумасшедший Дядя Федор умел и не стеснялся
складывать губы и произносить те слова, которыми
пела его душа.
Но вопрос: обязательно ли это умение требует
такой жертвенности (случай в лесу и нынешний
образ жизни)?
Что касательно до последнего, то живет сейчас
Федор на кухне однокомнатной квартиры — комнату
занимает его старая полусумасшедшая мать — и
кается. После "лечения" он был сильно
заторможен и на любой мой вопрос отвечал с
десяти-пятнадцатисекундными паузами. Посчитай,
читатель, до пятнадцати, и ты поймешь, сколь
мучительным был ритм нашего разговора,
состоявшегося месяца через полтора, как Федор
вернулся. Среди кухонной утвари предметом
личного быта Федора был только магнитофон,
включенный на режим автореверса. Выпивать в те
времена Федор опасался и курил "Беломор".
Почти все в его новом облике напоминало молодого
послушника: мягкая бородка, осанка и прямой,
очень внимательный взгляд. Что в нем осталось от
прежнего отрывного Дяди Федора? Похоже, ничего...
Потом начался наш разговор, следуя за которым, не
надо забывать о пятнадцатисекундных паузах.
Иногда через стенку доносились выкрики его
матери, желавшей тоже поучаствовать в беседе.
"Я Федьку в рубашке родила! Сорок лет тогда мне
было!" Федору уже двадцать восемь, так что
домашнюю обстановку понять нетрудно...
Готовность к творчеству в группе НОЛЬ— понимай,
самого Федора — по его словам определялась
степенью озлобленности, это было созерцание мира
почти детскими глазами, которые видят все его
несовершенство, всю его грязь и ничего не
прощают: нате, хавайте свое говно! (Почти как в
"Сталкере"— см. Монолог Писателя в
исполнении Солоницина).
Федор Чистяков: Про меня говорили: такой молодой парень, а поет какую-то чернуху... А о чем мне было еще петь?
RF: О любви.
ФЧ: Группа НОЛЬ ни о какой любви никогда не
пела. Это понятие было совершенно вычеркнуто из
арсенала. Были песни только такого типа: "Болты, Вперед!" Или
следующий этап: "Любовь
ушла и в сердце холод, и через день наступит
голод, это сексуальный голод". И, короче,
попробовал бы кто-нибудь... Вообще, есть, конечно,
такие люди, которые так живут. Но что святого-то у
них осталось? Мы тоже так жили...
RF: А любовь к родине?
ФЧ: Да, было...
RF: Потону что, согласно текста — "а любить-то больше и нечего?"
ФЧ: Эту песню, "Я Живу На
Улице Ленина", я написал в Париже. Мы там жили
в гостинице, выпивали, кидали на пол шкурки от
бананов, срали... Потом я пошел к себе в номер, мне
почему-то не спалось... и вот такие возникли
стихи...
RF: Ностальгия? "Гвозди мне в голову вбили
люди добрые"?
ФЧ: В конечном результате все было списано на
"добрых людей", на родину, на прочие
окружающие обстоятельства, которые довели меня...
до ручки.
RF: Но у тебя, определенно, проблемы с
родиной. В этом альбоме
есть очень милая музыкальная фраза с балалаечным
аккордом в конце, под названием "Песня О
Безответной Любви К Родине".
ФЧ: Я думаю, что та любовь, про которую я
говорил, очень далека на самом деле от любви. Это
не любовь, это скорее о том, что места другого на
земле все равно нет.
RF: Скучно было в Париже? Ты много там пил?
ФЧ: Нет, почему... Я тогда вообще пил мало.
RF: Это был девяностый год, да? Время расцвета
НОЛЯ. Клипы твои тогда крутили по телевизору, в
рубашке с пояском ты тогда выступал. Кстати, а где
сейчас эта рубашка?
ФЧ: А... использовал... Пол вытирал...
RF: Да, Федор, более художественного прощания
со своим прошлым не выдумаешь... А как возникла
идея группы НОЛЬ? Не из-за того, что ты закончил
музыкальную школу по баяну?
ФЧ: Нет. На самом деле, эта мысль возникла не у
меня, потому что я тогда играл еще и на гитаре, в
школьном ансамбле. Там была написана первая
программа "Музыка
Драчевых Напильников". Мы пошли к Андрею
Тропилло. Он тогда работал во Дворце пионеров и
записывал там альбомы КИНО, ЗООПАРКА, АКВАРИУМА и
других групп. Что-то ему понравилось... Баян тогда
еще не возникал — только фрагментами... Потом
появилась одна песня — "Инвалид
Нулевой Группы", она как раз исполнялась уже
чисто на баяне. После нее Тропилло сказал, что
вот, это круто, надо играть на баяне, гитары
вообще не надо. Ну вот, а дальше, исходя из этого
мы и соображали.
RF: Больше ты нигде не учился?
ФЧ: После школы я работал сторожем, потом
какое-то время — курьером в "Лениздате",
потом еще —уборщиком в метро, но там надо было
работать, а работать я не любил... Потом я год
отучился в культпросветучилище. На втором курсе
уже пошли дела с группой и надо было уехать на
неделю. Я не знал, как разрешить эту проблему и
просачковал. А после мне возвращаться туда уже не
хотелось, и я не вернулся.
RF: Когда группа НОЛЬ распалась?
ФЧ: В 91 году были еще какие-то поездки, в
результате которых в группе возникло напряжение,
мы поругались, а потом разошлись. И осенью группа
кончилась... Я что- то сочинял еще после этого, а
потом, летом 92 года, мы собрались и записали еще
один альбом "Полундра".
Там было уже так: приплыли, суши весла. Это уже был
плод больного воображения. Тогда у всех, и у меня
возникали проблемы: а что дальше ? Плюс к этому
еще накладывались обстоятельства личной жизни...
В результате он все-таки был вымучен, а после все
и случилось...
RF: Федор, а когда ты услышал у Шевчука эту
рифму: "родина — уродина", ты не вздрогнул?
ФЧ: У него там другой смысл, у него —о
"пусть кричат —уродина"... И я это даже
как-то воспринял на свой счет.
RF: Как полемику?
ФЧ: Да, типа такого... Но на самом деле, то, что я
делал, я делал, практически не задумываясь. И
многие вещи из тех, что были написаны, до меня
доходили только потом. Их смысл. А вообще все
делалось как игрушка такая, спонтанно: набор
каких-то слов, какой-то прикол...
RF: Помню, ты еще и для кино музыку написал...
ФЧ: Да, это фильм "Гонгофер". Сначала они
просили написать песню для фильма, плясовую
такую. Разъяснили сцену... Ну, мы за два дня в
студии ев и записали. А потом я посмотрел
материалы к фильму и увидел, что он чем-то
напоминает мою жизнь, мои творческие
устремления, и я предложил им еще несколько уже
сделанных песен, которые как раз и совпали с
темой, а в некоторых эпизодах вообще кое-что
добавили по сути происходящего... Мне было лень их
переписывать, и они были вставлены в фильм в
оригинальном виде... А потом я попал в тюрьму, и
они доделывали остальное без меня. Я недавно
посмотрел его по телевизору. Он плохой
совершенно. Очень навороченный, бессмысленный,
сумбурный и не очень-то и эффектный...
RF: А вообще, тебя кино заинтересовало? Я имею
в виду процесс.
ФЧ: Да я, собственно, так ничего и не понял...
RF: В тюрьме что-нибудь писал?
ФЧ: Так, что-то писал, потом
разочаровывался и выбрасывал. Ну а в дурке даже и
не пытался.
RF: Врачи знали, кто ты?
ФЧ: Я старался их не просвещать, но они,
конечно, спрашивали у меня: место работы? А какое
у меня место работы? Приходилось объяснять...
RF: Федор, а чем ты собираешься заниматься
ближайший год? После того, как восстановишься
после всех этих обломов?
ФЧ: Не знаю, у меня произошла переоценка всего
творчества. И я не думаю, что уже буду этим
заниматься.
RF: Знаешь, Дядя Федор, твоя муза тебя
задушит. Ты все равно никуда от нее не денешься.
Может, только чернухи поубавится. Зато лирика у
тебя какая! Вот, хотя бы — "Человек
И Кошка". Как, кстати, она родилась?
(Федор резко оживился и ответил на этот вопрос
сразу, не раздумывая, без томительных и
выматывающих душу пауз).
ФЧ: Зашли мы как-то к одному человеку,
посмотреть его гитару. А он жил в такой квартире,
где не было коридора. И прямо у порога стояло
блюдце с молоком для кошки. А я вошел и прямо в
блюдце наступил... Ну и вообще, это грустные были
обстоятельства — человеку жить не на что, гитару
продает... И это натолкнуло меня на мысль: "Человек и кошка плачут у
окошка".
RF: Знаешь, о чем я подумал, когда прослушал
весь этот альбом? Я совершенно отчетливо
почувствовал в тебе такую, не сказать,
крестьянскую, но — "расейскую" жилу. Этакую
лихость запредельную, что-то очень национальное
в тебе присутствует...
ФЧ: Да я много выслушал всяких... комплиментов.
RF: Для тебя это комплимент? Я просто
анализирую...
ФЧ: По поводу национального... Я тут про-
слушал такую песню, группа МОНГОЛ ШУДДАН
исполняет, мне кассету принесли. Не слышал у них
такую песню "Русиш Швайн"?
RF: Нет, но группу знаю.
ФЧ: Так вот там есть такие слова: "побоку
нам Европа, мы вот сами по себе. Сами срем и сами
ссым и сами морду бьем себе". Так примерно оно и
есть.
RF: А к чему ты это сейчас вспомнил?
(Федор выдержал паузу секунд в тридцать, не
меньше).
ФЧ:Знаешь... Крестьяне-то на самом деле такие
люди, довольно чистые в своем неведении всей этой
жизни — совершенно безумной и склоняющей к
всевозможнейшим порокам... Я вот был в деревне, и я
видел, как они живут, как работают. В каком-то
смысле я им позавидовал. Простоте их
существования. Они все время проводят в трудах и
не склоняются ни к какой дури.
RF: Может, им некогда?
ФЧ: Некогда! Для того, чтобы жить на земле,
надо за все это отвечать. А то, что ты говоришь,
крестьянский дух, это у тебя какие-то книжные или
искусственные представления... А в связи с этим и
о группе НОЛЬ — тем более. Потому что это полная
чушь. Скорее в группе НОЛЬ имидж таких
безграмотных и тупых мужиков, ну, там, гопников...
В условиях города это никуда дальше не
выливается... Творчество группы НОЛЬ можно
рассматривать как некую историю. Там есть не-
сколько ключевых песен, которые четко показывают
все ступени падения.
RF: Твоего?
ФЧ: Ну да, моего, но можно сказать, что и любого
другого человека. В альбоме "Северное Буги" есть
песня, она и в фильме есть — "Как
Я Потерял Свое Имя". Это, как бы, некоторый
результат жизни... На самом деле, до меня смысл
этого докатил только сейчас, что это такое на
самом деле. Это такая история: "Помню, когда я
был школьником, сильно напился, в подвал затащили
меня и раздели девчонки". А потом эта тема
развивается: "Вот так потерял свое имя". И
дальше жизнь человека происходит как бы без
имени, без идеалов, без особых надежд, с ощущением
обреченности...В том же альбоме есть еще одна —
"Водки Напьюсь". Она называется "Жизнь", но в ней слов
немного и припев — водки напьюсь. Такой вот
способ решения жизненных проблем... В "Полундре" 6ыла еще
одна, называлась "Гони
Тараканов". Смысл ее в том, что "если
возникнет серьезный вопрос — беги в магазин и
купи дихлофос". Понятно о чем речь? Одним
словом, это было продолжением той теории, что
тормозить не надо, надо гнать...
RF: "Кто сказал, что я тормоз? Я гонщик, я гонщик" — так?
ФЧ: Да, надо гнать. И тараканов тоже надо
гнать. И опять же, какой там дихлофос? Ясно, что
речь идет об алкоголе...
RF: А "Индеец" в
этом ряду стоит?
ФЧ: Нет, этот альбом вообще особняком стоит,
потому что там были изменены и аранжировки и
состав группы...
RF: Да и название у него тоже не в ряду — "Песня О Безответной
Любви К Родине".
ФЧ: Название такое, с претензией... А индейца я
так придумал. Встретился с одной знакомой, пошли
в Таврический садик, там выпили, на уточек
посмотрели... Потом пошли в какой-то бомжатник,
где у музыкантов репетиционные точки были, и где
всякий сброд тусовался — панки, там, и так далее.
Взяли еще вина, потом еще чего-то... А потом я
выключился и уже ничего дальше не помнил.
Проснулся в полной темноте, не зная где. Рядом
кто-то лежит. Потрогал — баба, но уже совсем
другая... А мне плохо, отходняк... Поехал домой
помыться, и стали меня мучить всякие похмельные
угрызения совести.
RF: По поводу знакомой?
ФЧ: По поводу всякого... А потом вдруг пришло
озарение: вот, хорошо поколбасился? И там был, и
там, и ничего не помню и вообще — везде ништяк...
Настоящему индейцу.
RF: В песнях, отразивших, как ты говорил,
деградацию твоего героя, должна быть в
конце-концов и катастрофическая...
ФЧ: Есть и катастрофическая, написанная
совершенно от балды. Песня довольно ужасного
содержания: "крутится рулетка, играет джаз, я проиграл, я п...рас". То
есть, человек расписался уже в полной своей
убогости... А потом потихоньку все эти вещи стали
сбываться и в завершение всего я почти, можно
сказать, совершил убийство. У меня ничего не
вышло, слава Богу, но в мыслях своих я давно
собирался это сделать и ногу сказать, что по
прошествии уже большого количества времени... Я
конечно думал об этом раньше, но задумался
серьезно я совсем недавно, о этот момента меня
никто серьезно в этом не обвинял, я находился в
такой среде, где у каждого есть какие-то свои
грехи и по этому никто не станет другого особенно
сильно казнить. И сейчас мне говорят, ничего,
подумаешь, замочил кого-то — ничего страшного...
RF: У тебя сейчас нет к этим людям презрения?
ФЧ: Нет. Это вообще очень опасно — презирать
кого-либо. Подумай прежде о том, а кто ты сам?
Просто они не понимают. Потому что многие
принципы и понятия очень затерты в сознании. Там
кого- то грохнули, здесь кого-то — это стало как
бы нормой жизни, к этому уже не относится как к
чему-то из ряда вон выходящему. Конечно, не все
это могут сделать, не могут взять на себя такую
ответственность, но в мыслях — многие уже давно
кого-то грохнули... Хотя, в общем, иногда бывали и
серьезные беседы. Но когда понимаешь это уже
сам... Мне бы может и хотелось найти себе
оправдание, но его явно невозможно найти.
RF: Но это было в состоянии аффекта,
реактивный психоз...
ФЧ: Одно дело — психоз, а другое — что там
творится у тебя внутри...
RF: Любовь? Ревность? Черная баба?
ФЧ: Ну да, в общем, вещи такого порядка...
RF: У меня есть один друг, он очень во многом
похож на тебя и прежде всего — отрывным талантом.
Так он в Новый Год порубил дома топором
телевизор, а потом и люстру. Я думаю, что его жену
спасло то, что она в этот момент отсутствовала,
потому как я предполагаю, агрессия была
направлена на нее, а не на телевизор. Этот парень
подсознательно чувствовал, что жена его
порабощает...
ФЧ: Но это все-таки неодушевленные предметы...
RF: Я же говорю — жены не было дома.
ФЧ: Вообще-то... Конечно, в то время мне
казалось, что я совершаю какой-то поступок,
какой-то такой... чуть ли не героический. А на
самом-то деле — это дерьмо. Все это совершенно из
полнейшей слабости, из последних сил,
единственное, что я додумался сделать—
схватиться за нож. И главное, что принес столько
горя всем...
RF: Но это были пьяные дела?
ФЧ: Конечно, это сопровождалось... Но это было
решение не сиюминутное.
RF: Копилось?
ФЧ: Да.
RF: Долго?
ФЧ: Ну, где-то месяц...
(На подоконнике у Федора я заметил толстую
мирную книгу. Библия?)
RF: Федор, а ты верующий?
ФЧ: Если бы я был верующим, разве я мог бы
такое совершить?
RF: Что же ты собираешься сейчас делать?
Сочиняешь что-нибудь?
ФЧ: Я сейчас не буду ничего делать. Надо
понимать, что после таких песен и после всего
остального больше сказать нечего. Это — предел,
куда может завести беспредел... Я сейчас
вспоминаю изречение какого-то мудреца, он
говорил, что в мире очень много глупцов, которые
не понимают разницы между светом и тьмой, между
добром и злом. И как я сейчас вспоминаю себя, то я
тоже так поговаривал - нет добра и зла, можно
трактовать одно как другое и наоборот, что все
это — составные части одного целого. Это очень
ложная теория...
RF: Как ты сейчас живешь, с кем видишься?
ФЧ: Я почти все время дома сижу, хозяйством
занимаюсь.
RF: Концертов давать не собираешься? Я где-то
слышал...
(Когда в городе появилась новость, что дядя
Федор вернулся, тотчас же пополз слух о том, что
скоро начнутся концерты группы НОЛЬ. Надо
сказать, что многие по нему соскучились и многие
сочувствовали, собираясь предложить всяческую
помощь).
ФЧ: Это все чепуха, я никому не обещал. Я хочу
куда-нибудь сторожем устроиться, чтобы можно
было подумать, книжки почитать. Выступать я не
хочу. Мне предлагали большие деньги — только на
сцену выйди, но я отказался.
RF: Зачем? Тебе бы этих денег хватило очень
надолго.
ФЧ: Чтобы выйти на сцену, мне надо приблизить
к себе нынешнему себя вчерашнего, надо войти в
образ, из которого я уже вышел и возвращаться не
хочу. Я больше не хочу этого делать...
Спустя время мне кто-то сказал, что Федор связался со Свидетелями Иеговы. Я не очень удивился — радикальный автор дядя Федор с неизбежностью должен был уйти после всего этого в религию, эти нотки не раз проскальзывали во время нашего разговора. И конечно же ничего удивительного не было и в том, что он ушел в наиболее радикальную из сект и по слухам, ни с кем из старых знакомых не видится. Я позвонил, он меня вспомнил и пригласил в гости. Томительных пауз уже не было. Бородки — тоже. Курить Федя бросил — "Бог помог". Но стал понемножку выпивать — это не запрещалось. "У меня будет время до трех часов", — сказал Федор по телефону.
Я приехал в час. Его полусумасшедшая мамка меня узнала и пришлось выслушать ее сетования на то, что "Федьку охмуряют". Заговорившись, мы засиделись и я понял, почему Федор сказал до трех — ровно в три пришел его "брат". Он поздоровался, очень вежливо, с Фединой мамкой. "Да иди ты на х... "— откровенно ответила она на его приветствие. Не переменившись в лице, "брат" вошел на кухню и они с Федором заговорили. Федор оживился еще больше. Я стал прощаться и Федор надавал мне много разных религиозных брошюр. Он не скрывал своей радости, когда я не отказался от них. "Ловец человеков" — подумал я, уходя.
Простая история, хрестоматийная... Если Федор, пытаясь убить свою подругу, подсознательно хотел освободиться, как и мой приятель с топором, то сейчас, раскаявшись, он подсознательно совершил самоубийство, освободившись от мира таким вот нетривиальным способом. И конечно же, настанет момент, когда он захочет уже иной свободы, свободы самовыражения. Будем ждать...